Лыко в строку

Дмитрий Коломенский

Баллада о зиккуратах

Я курил. В кастрюле стыла бражка
В непонятной прелести своей. 
Вдруг ко мне подходит Чебурашко –
Лопоухий молодой еврей.

Говорит:
            – Пошли со мной скорее.
Вижу я, что ты еще не пьян. 
И в условном месте ты, Андреич,
Замутишь нам, так сказать, миньян.

Я слегка опешил, право слово –
Это ж не «дай трешник», не «налей»:
– Ты сходил бы к Таньке Соколовой –
Сделает миньян за сто рублей.

Молвил он с улыбкой роковою
И в больших глазах лелея грусть:
– Ты, Андреич, думай головою –
Ведь у Таньки папа белорус.

Верю я, Андреич, ты не струсишь, 
Не пойдешь в отказ, там, и в откос. 
Нам, евреям, нужен чистый русич –
Чистый, как слезинка, как Христос.

Чистые встречаются все реже, 
Словно краснокнижное зверье. 
Мы тебе башку твою отрежем
И мумифицируем её.

Будешь пусть частично, но нетленен, 
Чуть мироточив, немного благ. 
Будет голова твоя, как Ленин –
Тот, который на поверку Бланк.

Вот тогда-то будет все готово, 
Чтобы ровно к сроку аккурат
Посреди Рассеюшки бедовой
Возвести огромный зиккурат

И с твоей засушенной башкою
Тлен распространить среди земли.
Что, Андреич, впишешься в такое? 
Я лишь хмыкнул и сказал:
                                   – Пошли.

Взяли и пошли. Парящ и реющ,
Каркал ворон в выси неживой:
Дескать, что ты делаешь, Андреич? 
Не ходи! Подумай головой!

Шла дорога в гору ли, полого,
Лес скрипел, как скряга на бегах. 
Там, в лесу, стояла синагога
На куриных зябнущих ногах.

В ней сидели, щурясь по-рептильи, 
В полутьме заметные едва
Гена Кац с улыбкой крокодильей,
Лева Чандер с шевелюрой льва

И ещё какие-то там лица, 
Каждый из которых был еврей. 
Все они пришли, как говорится, 
Выпить русской кровушки моей.

В общем, мы вошли, к столу подсели. 
И, тревожным заревом залит, 
Чебурашко Лазарь Моисеич,
Самый главный их космополит,

Говорит: 
          – Ну что же, чики-пуки. 
Нож наточен, голова пришла. 
Так подъемлем же в молитве руки –
Пусть творятся темные дела!

Тут я понял: надо делать ноги –
Что вписался, сам уже не рад. 
Вдруг раздался треск, и в синагогу
Залетел ОМОНовский отряд.

Потому что, да, пусть жизнь косая, 
Пусть творится полная херня, 
Но своих славяне не бросают –
В смысле русичи, как ты и я.

И взревела свора вурдалаков, 
Талесы заправила в штаны –
И пошла ужаснейшая драка
Войск ОМОНА с войском Сатаны.

Бились от души, дрались жестоко, 
Но у наших слишком мало сил. 
Кац метнул стаканчик из-под сока –
Сразу трёх омоновцев скосил.

Так взывали к правде эти суки, 
Что бойцы, засовестившись вдруг, 
Испытали нравственные муки –
Аж дубинки выпали из рук.

Наседали подлые иуды, 
Наши уж не рыпались почти, 
Их могло спасти одно лишь чудо, 
Только чудо их могло спасти.

И тогда, как свет в прогнившем склепе, 
Смел и цельноскрепен до и от, 
В комнате возник Захар Прилепин, 
Молодой писатель-патриот.

И едва он зыркнул грозным глазом, 
И едва он лысиной блеснул
Весь кагал, затрепетавши разом, 
Сплюнул и в окошко улизнул.

Все фигня, все божия роса им. 
А Прилепин подошёл ко мне:
– Мы своих, Андреич, не бросаем –
Так заведено у нас в стране.

Русичу всегда помочь мы рады, 
Потому что в трудный миг такой
Президент одобрил зиккураты –
Наши зиккураты, дорогой.

Чтоб светило ярче наше Солнце, 
Чтобы колосился урожай, 
Чтобы мы могли англо-саксонцев
Загонять пинками за Можай.

Потому потребны патриоты –
Честные, свободные от уз –
Кто бы мог бесплатно и с охотой
Голову свою отдать за Русь.

Вот затем, Андреич, ты и нужен:
Где ж ещё таких, как ты, набрать? 
Это ж лучше, чем от водки, стужи
И бесплатной медицины, брат.

А враги... Мы их зубовный скрежет
Слышим за спиной который век. 
Пусть уж твою голову отрежет
Настоящий русский человек.

Он уже на месте. Ждет фиала.
Ждет народ, лелеемый вождем. 
Так пойдем к высокому финалу! 
Ну, я хмыкнул и сказал:
                               – Пойдем.

Мы пошли. Ей-богу, в самом деле, 
Что нам слушать злобный вражий вой? 
Мы пошли, и жаворонки пели
Над моей пока что головой.